На родине тошно, за границей — муторно: чего хотят русские люди?

Недавно был в Берлине. вечер зашел в бар, не в «Элефант», как Штирлиц, Но чем-то похожий. Сижу пью кофе. А около стойки три молодых и адски пьяных немца. 1 все время вещь оглушительно вскрикивал и несколько мне надоел. Я допил кофе, поднялся. Кагда проходил пропускать стойки, юный горлопан едва задержал меня, похлопал по плечу, как бы приглашая быть участником в их веселье. Я усмехнулся и покачал головой. мужчина спросил: «Дойч?» («Немец?»). Я ответил: «Найн. Русиш». юноша внезапно притих и лишь ли не вжал голову в плечи. Я удалился. Не скрою, с торжествующей улыбкой: был доволен произведенным эффектом. Русиш, ага.

А русский я до самых недр. лучший русский. Поскреби меня — найдешь татарина, это с папиной стороны, с маминой глотать украинцы — гораздо бес них? — и где-то притаилась загадочная литовская прабабушка. Короче, правильная русская ДНК. Густая и наваристая как борщ.

И деревня выше- ассортимент хромосом, а в придачу к нему ассортимент луговых вятских трав, соленых рыжиков, березовых веников, маминых колыбельных, трех томов Чехова в зеленой обложке, чукотской красной икры, матерка тети Зины из деревни Брыкино, мятых писем отца, декабрьских звезд из снежного детства, комедий Гайдая, простыней на веревках в люблинском дворе, визгов Хрюши, грустных скрипок Чайковского, голосов из кухонного радио, запаха карболки в поезде «Москва-Липецк», прозрачных настоек Ивана Петровича — место сей ассортимент сотворил из меня человека такой широты разумеется такой глубины, что приходить страшно, как в монастырский колодец.

И нет никакой оригинальности то есть во мне, я настоящий что ни на потреблять типичный русский. Загадочный, печальный и опасный. Созерцатель. Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал о таком типичном созерцателе, что «может, вдруг, накопив впечатлений зa некоторый годы, бросит все и уйдет в Иерусалим бродить и спасаться, а может, и деревня родное внезапно спалит, а может быть, случится и то и другое вместе».

Быть русским — это фигурировать растерзанным. Расхристанным. Распахнутым. Одна нога в Карелии, другая на Камчатке. Одной рукой брать все, что плохо лежит, непохожий — тогда же давать первому встречному жулику. Одним глазом на икону дивиться, другим — на новости Первого канала.

И не может русский искать спокойно в своем огороде или же работать на кухне в домашний хрущобе — нет, он не просто сидит и копается, он при этом окидывает взглядом половину планеты, он да привык. Он мыслит колоссальными пространствами, отдельный русский — геополитик. Дай русскому волю, он чесночную грядку сделает от Перми до Парижа. некоторый краснорожий фермер в Алабаме не знает точно, где находится Нью-Йорк, а русский знает даже, зa что наша ракета долетит до Нью-Йорка. Зачем туда ракету доставлять начинать это урок второй, несущественный, мы на мелочи не размениваемся.

Теперь нас Сирия беспокоит. Может, около меня кран в ванной течет, Но я прежде узнаю, что там в Сирии, а потом, если время останется, краном займусь. Сирия мне важнее родного крана.

Академик Павлов, важный выше- физиолог, в 1918 году прочитал лекцию «О русском уме». заключение был такой: русский рассудок — поверхностный, не привык выше- индивидуальность век вещь мусолить, неинтересно это ему. Впрочем, лично Павлов или же современник его Менделеев вроде как опровергал это оговор собственным опытом, Но вместе схвачено верно. Русскому требуется ждать столько около обмыслить, что жизни не хватит. Оттого и пьем много: каждая рюмка вроде как дружба делает понятней. Мировые процессы ускоряет. Махнул рюмку — Чемберлена уже нет. Махнул другую — Рейган пролетел. Третью опрокинем — разберемся с Меркель. Не закусывая.

Лет двадцать обратно были около меня две подружки-итальянки. Приехали из Миланского университета чертить в Москве дипломы — вещь про нашу великую культуру. понимать они ее начали шибко — после водку. Приезжают, скажем, ко мне в гости и в один прием бутылку из сумки достают: «Мы знаем, как около вас принято». начинать и как русский пацан я в лужа лицом не ударял. Наливал по полной, опрокидывал: «Я покажу вам, как мы умеем!». Итальянки повизгивали: «Белиссимо!» — и смотрели на меня восхищенными глазами рафаэлевских Мадонн. Боже, что я с ними выпил! И ведь держался, ни разу не упал. Потому что понимал: позади Россия, ретироваться некуда. после паки помог одной диплом написать. Мы, русские, на все руки мастера, преимущественно с похмелья.

Больше только русский ценит положение дремотного сытого покоя. Чтоб холодец на столе, зарплата в срок, Ургант на экране. если что соглашаться не так, русский сердится. Но недолго. Русский В любое время знает: завтра может присутствовать хуже. Пословицу про суму и тюрьму мог сочинить только выше- народ. Моя мама всю существование складывала в буфете на кухне банки с тушенкой — «на грязный день». Тот погода да и не наступил, Но ловлю себя на том, что в ближайшей «Пятерочке» уже останавливаюсь около полок с тушенкой. Смотрю на банки задумчиво. будто хочу спросить их о чем-то, как безумный чеховский Гаев. Но покамест молчу. покамест не покупаю.

При первой возможности русский бежит зa границу. удалять от «свинцовых мерзостей». Тот же Пушкин всю житье-бытье рвался — не пустили. А франт радовался как ребенок, пересекая границу России. Италию он обожал. да и писал оттуда Жуковскому: «Она моя! ни одна душа в мире ее не отнимет около меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, место — все это мне снилось. Я проснулся сызнова на родине…». А потом, Кагда русский напьется вина, насмотрится на барокко и наслушается органа, накупит барахла и сыра, просыпается в нем тоска. Иностранцы с их лживыми улыбочками осточертели, пора тосковать. печаль смутная, неясная. Не по снегу же и подлецам. А по чему тоскует? Ответа не даст ни Гоголь, ни Набоков, ни Сикорский, ни Тарковский. Русская печаль необъяснима и тревожна как колокольный звон, несущийся над холмами, как песнь девушки в случайной электричке, как голос дрели от соседа. На родине тошно, зa границей — муторно.

Быть русским — это коснеть среди небом и омутом, среди молотом и серпом.

Свою страну всяк русский ругает на чем знать стоит. около власть воры и мерзавцы, растащили все, что можно, исповедовать веру некому, дороги ужасные, закона нет, будущего нет, оптом окаянные дни, мертвые души, только в Волгу броситься с утеса! собственными глазами проклинаю, слов не жалею. Но с трудом при мне чужестранец или же — хуже тово — соотечественник, издревле живущий не здесь, начнет про мою страну гадости утверждать — тогда я зверею как пропойца Есенин. тогда я соглашаться стойком в морду. С размаху.

Это моя страна, и все ее грехи на мне. если она дурна, значит, я одинаковый не подарочек. Но будем мучаться вместе. бес страданий — какой же на фиг я русский? А уходить отсюда — гораздо и зачем? Мне весь дружба чужбина. тогда и помру. смерть мне сделает пьянчуга искусный Безенчук, а в смерть пусть положат пару банок тушенки. На грязный день. Ибо, возможно, «там» будит паки хуже.

Алексей Беляков
Источник: http://publizist.ru/blogs/23441/10512/